Проблема личности едва ли не главенствующая в творчестве М. Горького. Она будила мысли писателя и в период его арзамасской ссылки. Здесь он завершает пьесу «На дне», в которой заявил, что выбор между правдой и человеком он делает в пользу Человека: «Человек – это правда». Здесь он задумывает пьесу «Человек», действующие лица которой Человек, Природа, Черт, Ангел. Вспомним также, что здесь он читает работу Мадзини «Об обязанностях человека». Мадзини настолько увлек Горького, что он читает его священнику Федору Владимирскому и сапожнику Забродину.
В письме к К.Пятницкому, директору-распорядителю общества «Знание», он сообщает, что по поводу этой книжки «восторгался поп и говорил мне, подмигивая: «А? Какой человек-то? Что есть лучше человека? Ничего нет, сударь мой! Так и знайте – ничего нет! И другим поведайте – нет ничего, что было бы лучше человека в мире сем!»
И, словно бы, получив «благословение» протоиерея, Горький вкладывает в уста Сатина: «Человек! Это – великолепно! Это звучит… гордо! Че-ло-век! Надо уважать человека!» И ведь что удивительно: с Владимирским Горький знакомится в конце мая, а уже через месяц сообщает Пятницкому, что «пьесу я кончил». Вот и выходит, что слова Владимирского, вложенные в уста Сатина, – венец пьесы.
Между тем, еще П.Еремеев в очерке «Отец Федор» выразил сомнение, что Владимирский мог такое сказать. «Уж кто-кто, а священник-то еще на семинарской скамье вполне усваивал, что человек – высшее творение Божье, и зачем ему (отцу Федору – В.П.) понадобилось повторять не какому-то мужику, а писателю семинарские азы, да еще в форме восклицания, – замечает П.Еремеев. – Фразы эти, конечно же, принадлежат самому Горькому, которыми он жил в это время… Ставить нового человека на котурны (род обуви с очень толстой подошвой, надевали трагические актеры, чтобы увеличить свой рост, придать облику величие, тожественность – В.П.) подтолкнул писателя, несомненно, модный Ницше, к которому тяготел Алексей Максимович… Тут нетрудно понять Горького, который, оправдывая свой слишком уж лобовой текст, хотел сказать К.П.Пятницкому: смотри, слова-то Сатина сверены с народными низами. Провинциальный поп и тот величит человека!»
Вот и Л. Спиридонова в статье «Творчество М.Горького как явление Серебряного века» указывает: «Уверяя читателей, что ничего не выдумывает, а лишь описывает бывшее с ним, Горький тем не менее всегда подчинял факты идейному замыслу, а порой даже сочинял их».
В очерке «Леонид Андреев» Горький пишет: «В Нижнем у меня Леонид встретил отца Федора Владимирского, протоиерея города Арзамаса, в впоследствии члена второй Государственной Думы – человека замечательного…
Октябрь, сухой холодный день, дул ветер, по улице летели какие-то бумажки, птичьи перья, облупки лука… В комнату к нам неожиданно вошел отец Федор, протирая запыленные глаза, лохматый, сердитый, ругая вора, укравшего у него саквояж и зонт, губернатора, который не хочет понять, что водопровод полезнее кредитного общества…
Через час за самоваром он, Андреев, буквально разинув рот, слушая, как протоиерей нелепого города Арзамаса, пристукивая кулаком по столу, порицал гностиков за то, что они боролись с демократизмом церкви, старались сделать учение о богопознании недоступным разуму народа.
– «Докеты», «офиты», «плерома», «Карпократ», – гудел отец Федор, а Леонид, толкая меня локтем, шептал:
– Вот олицетворенный ужас арзамасский!
…Мы разошлись по комнатам далеко за полночь. Я уже лег в постель с книгой в руках. Но в дверь постучали, и явился Леонид, встрепанный, возбужденный, с расстегнутым воротом рубахи, сел на постель ко мне и заговорил, восхищаясь:
– Вот так поп! Как он меня обнаружил, а?
Он махнул рукою. Я стал рассказывать ему о жизни отца Федора, о том, как он искал воду, о написанной им «Истории Ветхого Завета», рукопись которой у него отобрана по постановлению Синода, о книге «Любовь – закон жизни», также запрещенной духовной цензурой…
– Да, – задумчиво говорил Леонид, – надо мне поучиться кое-чему, а то стыдно перед попом…»
Горький пишет, что встреча произошла в октябре. Правда, не уточняет, какого года. Можно с уверенностью сказать – в октябре 1902-го. Уже после арзамасской ссылки писателя. Согласитесь, что к незнакомому человеку вот так запросто – в нелепом виде да еще ругая губернатора, – не пойдешь. И тут возникает вопрос: почему Горький ничего не поведал Андрееву об отце Федоре, когда тот приезжал нему в Арзамас? Ведь написал же Пятницкому сразу же после знакомства с Владимирским: «Познакомился я с одним попом. Хороший, редкий поп!»
Думаю, Горький намеренно «сковал» две встречи в одну. Ему важно было показать бунтарский дух Андреева («…Ты – анархист, ты – талантливый анархист, ты никогда не выродишься в мещанина») через отца Федора. Вот, дескать, и «хороший, редкий поп» идет к счастью через борение: его не понимает духовное начальство, запрещая книги, и с губернатором воюет за водопровод…
Однако не стоит забывать, что очерк «Леонид Андреев» – это все же литературное произведение, и автор волен, придерживаясь фактов, не просто нанизывать их один за другим, а распоряжаться ими по своему усмотрению. Горькому нужен был именно такой священнослужитель, которого он и представил читателю.
Вне всякого сомнения – Владимирский читал очерк Горького. И, видимо, у него были претензии к писателю, к тому, как он изобразил его.
Сохранилось интересное свидетельство студентки Нижегородского госуниверситета Е. Курячьевой. Прочитав очерк, она специально приезжала в Арзамас, чтобы познакомиться с отцом Федором. На вопрос девушки: «Правда ли, что Горький хотел написать вашу биографию?», Федор Иванович ответил: «Да, хотел, но я отклонил это. Ведь мы с Алексеем Максимовичем все-таки люди разных убеждений, и я опасался, что он представит жизнь мою в нежелательном для меня духе…»
Главное, в чем они разнились, – отношение к религии, к Богу. По признанию М. Горького, его любимой была 40-я глава библейской «Книги Иова», где «Бог поучает человека, как ему быть богоравным и как спокойно встать рядом с Богом. И всегда, читая эту главу, мысленно кричу своим, русским, – да перестаньте же вы быть рабами Божьими».
Л. Спиридонова отмечает: «Начав с идеи отца церкви Иринея Лионского, труды которого в горьковской библиотеке хранят следы его помет, писатель пришел к мысли о собирании Человека в единое целое как коллектива единомышленников, объединенных общей «религией социализма». Влияние работ А. Богданова и А. Луначарского «Собирание человека», «Социализм и религия», заметное в творчестве каприйского периода, способствовало созданию его собственной концепции личности, проявившейся в изображении советского народа как единого Человека со стасемидесятимиллионным туловищем».
К. Чуковский, анализируя творчество Горького, писал:
«...Счастье для него дороже правды, святее Бога – и если Бог не даст человечеству счастья, Горький забракует такого никчемного Бога».
Можно вспомнить, как ненавидевший «поповщину» Ленин подверг уничижительной критике увлечение Горького «теорией богоискательства» и спустил «буревестника революции» с Небес на грешную землю.
Отец Федор хоть и увлекся одно время идеями христианского социализма (этой «болезнью» переболел и религиозный философ С. Булгаков, принявший позже сан священника), однако Бога ставил превыше человека. О его философских и религиозных взглядах мы можем сегодня судить по рукописи «Мое кредо», которая сохранилась в Арзамасском архиве.
На десяти страницах большого формата протоиерей Владимирский как бы спорит с Горьким, говоря о величии Господа и о сущности человека:
«Творцом необъятной и беспредельной вселенной с ее бесчисленными мириадами миров не напрасно раскрыта чарующая картина звездного неба пред человеком с челом, обращенным не к земле, как у бессловесных животных, а в высоту небесную.
Только в этой одной чудной картине, особенно в премудром устройстве вселенной, человек наглядно уже может видеть с одной стороны величие и благость Творца, а с другой понимать и свое собственное высокое назначение, решительно отличающее его от других земных тварей…
Думаю, раз Творец создал весь этот чудный космос и вложил в разумную душу человека незыблемые идеи: Добра, Истины и Красоты, то не может человек проходить слепым мимо величия необъятной и беспредельной вселенной подобно бессловесному животному».
Без преувеличения можно сказать, что это произведение отца Федора актуально и ныне, потому что оно говорит о вечных проблемах: «…Кто имеет благодатную любовь к себе, будет ли убивать других, себе подобных? Кто любит Бога и ближнего своего разве пожелает чужой собственности? Любящий Бога и ближнего своего разве станет отнимать и похищать ему не принадлежащее? Все это зло произошло и происходит в мире оскудения, а иногда и совершенного погашения Божественной любви, внедренной Творцом в разумных Его созданиях. Вообще всяким общественным деятелям нелишне вспомнить справедливые слова Л.Н.Толстого: «Только увеличение любви между людьми может изменить существующее общественное устройство».
«Мое кредо» – это восторженный гимн Господу, любви Божией к своему детищу – человеку, христианской любви человека к человеку. И нет в этом произведении и даже намека на те восторженные восклицания, которые вложены Горьким в уста священника в очерке об Андрееве. И как «Мое кредо» далеко от религиозно-философских исканий Горького, несомненно, художника яркого, являвшегося зеркалом своего сложного и противоречивого времени.
Вместе с тем следует понимать, что Горький писал художественные произведения, которые в специфику жанра не могут быть точной копией реальной жизни. Он создавал мир таким, каким видел в силу своего мировоззрения.
В. Панкратов.
